Журналистское расследование, книга 2 "Сука-любовь" (повесть)

«Журналистское расследование, книга 2. Сука-любовь.»

Глава 1. Возвращение

         Странно, но это снова я, Кир Сотников. И снова обращаюсь к невидимому читателю – немыслимо красивой девочке, гуляющей с Коляном Долбиным по главной аллее «Звездочки»  в свои «хорошие», просветленные дни. И, как всегда, мы, я и Венька Ерохин, седеющий Есенин, ютимся в его комендантской келье у самого начала главной аллеи. Ютимся и считаем потери.

         Наша верная четверка уменьшилась наполовину. И сегодня исполняется сорок дней с момента гибели Стаса. Дату гибели Златовласки мы не знаем, и узнать больше не у кого. Сименса тоже сорок дней как нет, а Бесси помнит случившееся лишь местами – так оно трагично и страшно.

         Вечереет; сейчас мы с Вэном встретим  наших детей с прогулки и проводим по палатам.  Мы и сами иной раз не понимаем, кто из нас старше. Дети, которым нет еще и двадцати, выслушивают нас вежливо и смотрят печально и мудро. Колян перерос и наркотики, и романтическое увлечение крутыми и бедовыми друзьями отца, и непонимание матери, закрывшей перед ним двери в свою новую семью. Простил отца за отказ от себя самого (странновато звучит, правда?) и принял на плечи груз отцовских забот – пробует стать Защитником и для бабушки Тони, и для мальчишек Венькиного Центра, и, в особенности, для девочки не из здешнего мира, горестной тени Златовласки.

         Возможно, он останется в Центре помощником Вэна, - параллельно несложно и учиться. Или поедет помогать Антонине Петровне  в ее беспокойное детское хозяйство. Мы знаем, от чего, а вернее, от кого все зависит. Чувства Коляна и Бесс – главное, что помогает нам вместе тянуть Бесс к себе от страшной грани другого мира. И победитель в этой борьбе еще не определен.

         Поэтому мы и встречаем их с прогулки. Проводим Бэсс в палату, где Колька поменяет воду в вазе с нежными розовыми дикими гвоздиками и останется,  пока девочка не уснет. А затем сам пройдется по «самым трудным», поможет медсестре и няне, проверит самочувствие – помощник Веньке выходит на славу!

         А мы  с Вэном потихоньку уйдем  из корпуса к нашей детской скамейке- той самой скамье под старыми мохнатыми елями, где вырезаны наши инициалы. И там, нарушая все запреты, расставим три емкости – и помянем душу раба божьего Станислава. И наш Вайтмастэнг, незаменимый Защитник, присядет рядом с нами и улыбнется, как в детстве: «Не дрейфь, ребята!». Молча закурим, и смеркнется, и кожистые черные жуки станут сшибаться в темноте и падать перед нами на изрезанный инициалами стол и пахучие  слежавшиеся иглы под ногами – те самые рогачи, на которых охотились мы со Стасом и которых так боялась Златовласка…

         Таким представлял я сегодняшний, сороковой, вечер.  А получилось по-другому. До старых скамей мы еще добрались благополучно, но вечер воспоминаний скомкал требовательный и назойливый звонок моего мобильного. Рука сама потянулась  отключить вызов, но шестое чувство победило.

         «Да?» - неохотно откликнулся я.  – «!Кир? Кир, где ты?» – голос какой-то потерянный, пропадающий, настолько чуждый моменту, что я даже не сразу вспомнил его хозяйку.

         А когда  вспомнил, всплыла и наша сумбурная встреча с главредшей моей газеты, куда,  из незабываемой недели в моей жизни, я зашел перед похоронами Стаса.

         И минуло-то чуть больше недели – а редакция ушла в далекое прошлое, точно засыпанная пеплом первого в моей жизни погребального костра. Оттуда, из прошлого, всплыло лицо Мариши, разом постаревшее  в день знакомства с моей дочерью. Всплыло и мое тогдашнее ощущение – что нескоро придется снова увидеть это ухоженное, самодостаточное на людях, лицо сорокавосьмилетней руководящей женщины. Ах, тогда с этим было все ясно, ведь в деньгах мы пока не нуждались, и Бесси требовалась неусыпная забота!

         А потом над моим израненным сердцем склонился извечный лекарь – Время… И уже недели через три даже горечь  неожиданной двойной потери  - Стаса и Златовласки, - даже непрестанная тревога за Бесс, не смогли скрыть некую пустоту, ставшую моей неотвязной спутницей – пустоту на месте любимого дела, на месте телефонных звонков с места событий и вечной погони за правдивой и свежей информацией из первых рук. Это во мне оказалось неистребимым. Так что голос Мариши Суровой из прошлого, казавшегося таким обыденным и далеким, втайне меня порадовал.

         Правда, ответил я довольно небрежно – еще бы, «святая минута», «скупые мужские слезы на могилах друзей», как там еще пишут  в таких случаях журналюги из «Новостей Москвы»»?

         «Мариш, ты? Конечно, узнал. Ты извини, нет, не пропадаю, сама понимаешь, поминаем Стаса… Да, уже сороковой… Да, как вчера… Спасибо, спасибо…»

         И тут Мариша выдала такое, что скомкало весь  последующий «мальчишник». Такое, что я сначала попросил повторить, потом залпом выпил, и только тогда, глядя в глаза Ерохи, медленно, раздельно, как маленькому, и подробно объяснил причину ее звонка.

         «Вэн, все верно, ведь это мы с тобой еще там, на месте событий. А они, в редакции, - так же, как и Колька с Бесс, и Антонина Петровна, и твои подопечные – они  здесь, в этой жизни, которая не стоит на месте, и не дает зависать, как мухам в сиропе, и по голове бьет больно, но справедливо. Я в «Новостях Москвы»  уже почти двадцатник – кусок жизни, а в ней – кусок сердца. Прямо Тургенев, «Отцы и дети»: - «Аркадий, не говори красиво!» Короче: через день после Сименса, меньше сороковника назад, не вышел на работу мой редакционный кореш Денька Забродин. Все так и подумали  -кинулся мне на помощь. За всеми нашими событиями  да похоронами  меня никто и не тревожил – а кроме редакционных, о нем и побеспокоиться-то некому. Деня в разводе, живет один, родных всего – младшая сестренка в глубинке. Наша Сурова только сегодня не выдержала – милиция  ведь не спешит  в таких случаях! Сегодня от сестры пришло заявление о розыске, Мариша отнесла его в ОВД, а что делать дальше  - не знает. Так что хочешь-не хочешь, а придется вручать тебе наш молодняк, а самому ехать  в «НМ», а то как бы поздно не стало».

         Единственный оставшийся друг мой к жизни относился аналогично, то есть считал работу лучшим лекарством. И наша поминальная бутылка осталась до следующей даты, а я утром в Москве уже выводил из стойла железного коня, готовясь ехать в редакцию. Заглянуть в свою квартиру я поленился – не хотелось терять время – и попал в наш курятник возле бывшего кафе «Лира» чуть не самым первым.

Глава 2. Жареные факты.

         Клетушка моя оставалась незанятой. Все стояло на прежних местах, даже кулер с чашкой, бумаги лежали нетронутыми – я просто подошел и сел за свой стол, как ни в чем не бывало. И как будто не было всего смешного  и страшного, что врезалось в нашу жизнь, и захотелось все начать сначала… Как у Александра Грина… Снова перекинуться  грустным кивком с коллегами – и услышать родной голос Деньки Забродина от центрального входа…

         Но вот  именно поэтому в одну реку, как известно, нельзя войти дважды…

         В редакции все гудело, как в улье. Только теперь я поймал себя на мысли, мысли коренного москвича, весьма отдаленно знакомого с пчеловодством, - как похоже наше тихое, неразборчивое, неугомонное шепотливое жужжание из всех клетушек на возню пчел в улье. И как передается от этого жужжанья сдержанная тревога, и грусть, и даже настороженное любопытство. Так, должно быть, и общаются взволнованные пчелы.

         И все сразу стало привычным,  - почти так же, только отстраненнее, реагировала наша братия на гибель Холодова, - и мое возвращение прошло, собственно, незамеченным, разве что Мариша, когда я добрался до ее кабинета, лестно для меня  помолодела от радости при известии о продлении служебного контракта. Вместе с удовольствием я ощутил и знакомую жалость, и точно вину за отсутствие  взаимности в наших отношениях, и, чтобы не мучить ее напрасными надеждами, полностью погрузился в расспросы, - это, в конце концов, и устаканило, и ввело все в привычное русло, как будто журналист Сотников просто-напросто вернулся из отпуска на насиженное рабочее место.

         И, как говорил Денька Забродин, понеслось…

         «Мариша, можно, пока никого нет, будем без отчеств? Рассказывай все подробно. Представь, что за эти сорок семь,- уже сорок восемь! -  дней я полностью  выпал из жизни, не следил, что происходило в стране, у нас в редакции и вообще в журналистике, и уж тем более, что происходило с Денькой, - я и матери-то еще не звонил!»

         -«Тогда давай сначала…»

         Марина жестом указала мне на ближайшее кресло, залила кипятком две чашки нашего любимого чая каркадэ в кулере, - и я приготовился слушать…

         «Начнем со сроков. Чтобы ты сразу понял, что всполошились мы не зря. Так-то Денька мужик молодой, разведенный, живет, как ты знаешь, один, -  и простая неявка на работу, да еще такую ненормированную, как наша, никого бы не насторожила. Но тут не все так уж просто. Помнишь ваш мальчишник по возвращении из отпусков? Тогда еще твоя Бесс появилась впервые…»

         Мариша все уже знала о моей дочери, но воспоминание, видимо, оказалось не из приятных. Сделав паузу, она нервно закурила. Но продолжала уже спокойно.

         «Так вот, ты не помнишь, чем тогда занимался Забродин?»

         Тут задумался я. Минувшие события буквально выбили из памяти все, связанное с работой – впрочем, не только с ней… А правда, ведь Денька, выпив, хвастал,  что набрел на какую-то фишку, что готовит интересный материал. Но у журналюг это обычный треп, почти как гигантский улов у рыболовов. Ничего запоминающегося на ум не приходило. Мариша так и поняла.

         «В то время, как раз перед очередными выборами, в Думе опять  поднялся вопрос о легализации проституции, правах секс-меньшинств, и тому подобная «популизма». Забродин, с учетом холостого положения и интереса к женскому полу, получил задание пощупать самую больную точку в этих вопросах и накопать что-нибудь «из ряда вон». Теперь мы вспоминаем, что вроде бы ему все удалось. Но что? Мы все, если помнишь, вышли в понедельник. В понедельник слинял ты. В среду Забродин собирался скинуть  мне  «завязку», как он говорил. Но на работе в тот день не появился, на e-mail тоже ничего не прислал. Меня это даже затронуло – видимо, за материалом охотятся конкуренты. Думала, он выйдет на связь тайно – давно уже, прямо после «МК» и Холодова, не разыгрывались в нашем тихом болоте такие события. Правда, начались они не с Дени, а с тебя…Словом, неделю я прождала сигнала. Наши знали, что Заброда работает по заданию, так что никто не удивлялся. Решили даже, что он оказался как-то втянутым в твою историю.. И только в следующую среду мы зашевелились. Дома никто не отвечает. Мобильник заблокирован. Тут нас проняло по-настоящему. Я даже попросила наших ненавязчиво поинтересоваться в ОВД, с которыми работают, как быть в таком случае – близких-то у него здесь нет!

         Неофициально нам ответили, что заявление о пропаже в этом случае не примут раньше двух недель, и то -  от родственников. У Деньки, ты знаешь, жива только младшая сестра, да и та где-то в Губахе. Пока мы ее разыскали, пока она выслала заверенную заяву – вот время и пролетело. А тут, слава Богу, и ты объявился,  - две таких потери мне не пережить…»

         Мариша чуть опустила голову, но я заметил отблеск улыбки, так молодившей ее лицо. И понял, что больше никогда не смогу отказать этой нелюбимой мною женщине в любой помощи и участии – именно за то достоинство, с которым она это принимает. Мне захотелось обнять ее и уверить, что любящих меня людей во всем свете раз-два и обчелся, так что каждый – Бесс, Колян, Венька, она да, может быть, Антонина Петровна – для меня на вес золота.

         Но, как и всегда, я застеснялся лишнего проявления чувств, и постарался скорее перевести разговор на сугубо деловую основу.

         «Последний раз мы пообщались от души на том  самом мальчишнике. Мы и собирались- то как раз у него, на Нагорной. Ребята тогда еще шутили, что от Дэна – ровно сто метров до моей мамочки – «нейтральная полоса», которую я не перехожу годами. Ты ведь знаешь, с женой он давно разбежался. Стой, стой-ка… И как раз тогда Заброда намекнул, что вроде бы намечается перелом его холостяцкой жизни. Он еще  просил меня особенно – никак не проговориться моей благоверной!»

         Мариша подняла на меня глаза.

          «Ты знаешь, ведь бывшая Деньки  и бывшая моя – подруги! Дружили еще с института, учились в параллельных потоках. Говорили – прям не разлей вода! Где-то я даже подобрал сплетню, будто Денькина Ирка и подсиропила мою – поймать меня «на живца», причем, прости, Мариш, -  не моего происхождения. А мне тогда было все равно, да и жаль ее стало, помнишь, я как-то по пьяни тебе проговорился? Я и притворился, что поверил. Девка уже замужем, а правды даже моя мать не знает. Ругает, что не уделяю дочери внимания – якобы, из-за этого мы и развелись. А мы с моей Элькой только и вздохнули после развода – есть дочь, есть отчим, и можно больше не врать друг другу».

         Что-то я заболтался сегодня. Сказывается временная изоляция под крылом Ерохина. Я остановился, заметив, как резануло Маришу словечко «моя» в отношении  к другой женщине. Хотя в наших отношениях с Элькой всегда было, как в песне: «Течет ручей, бежит ручей, и я ничья, и ты ничей…» Деловой союз, где мы оба спрятались от людского любопытства: она  - по поводу нежданной беременности, я – по поводу подозрительного равнодушия к женскому полу. На самом деле, Элька так и не смогла избавиться от чувства к настоящему отцу дочки, а во мне даже комендантша Раиса Петровна вызывала симпатии больше, чем самые интересные сокурсницы. И дело тут было, конечно, не в ней, а в мягких красковских елях и надписи ножом  на деревянном столе – «К+М», от которой не оторвать мое сердце…

         Мне захотелось переменить тему.

         «Давай-ка вернемся к Дэну. Когда, говоришь, он пропал?»

         Мариша закурила, откинулась в кресле, припоминая… «Нам казалось, что сразу после твоего ухода с девчонкой. А на самом деле – его хватились в четверг, тридцатого, когда он должен был получить задание на репортаж о праздновании Дня знаний. Тридцать первого в мэрии полным ходом шла подготовка – помнишь, я еще тебя уколола в момент ухода?»

         -«Помню, как ни странно! Но в данном случае, День знаний – тема хоть и расхожая, но мелкая. Вряд ли Денькин репортаж  мог серьезно  ущемить чьи-то интересы – разве что  он раскопал жуткое  вредительское книгосожжение в День знаний прямо на Красной площади. Да и тогда еще  надо было доказать причастность властей к такому вандализму. И слишком все это мелко, сиюминутно. Припомни, а не вел ли Дэн какую-то глубокую тему, серию репортажей, что ли, не затрагивал что-то больное, липкое?»

         Мариша покачала головой. «Поручений таких у него не было. Кроме того, что Дэн вообще любил затронуть  всякую чернуху, жареные факты, обожал статейки о  городской проституции, о бандах уличных малолеток… Но не сопляки же его похитили, ей-богу!»

         В тот раз мы с Маришей так  ни до чего не договорились. Ни поведение Дэна  - самое обычное в последние дни! – ни тематика его последних статей, ни записи в его настольном блокноте не дали ни единой зацепки.

          И все-таки по пути домой мысли мои были уже далеко  и от Веньки, и от поминок,  и даже от моей тростиночки, как у Тухманова – «чей серп на тебя нацелится, срежет росток? На какой плантации мельница сотрет тебя в порошок?...»

         Да, да, даже неотвязная тревога за Бесс отступила. Тот груз уже стал привычным, а приятель Заброда готовился подбросить новый, непривычный и, кажется, в чем-то похожий нелегкий груз…

         Все это крутилось в голове, пока я закрывал вернейшего железного друга в непритязательную «ракушку». Крутилось и мельтешилось до тех пор, пока я банальным образом поднимался в лифте и легко проворачивал ключ в самом обычном замке моей железной (опять железо!) двери.

Продолжение и финал вы узнаете, приобретя книгу Литавриной О. "Журналистское расследование, книга  2. Сука-любовь."