Письмо с того света (рассказы)

Письмо с того света.

… Друг, здравствуй! Я был, - а теперь меня нет, совсем нет на свете. Помнишь теракт на Сухаревке? Я исчез в незримой паутине, более могущественной, чем Интернет. И все же – я дотянусь до тебя оттуда. Хочу, чтобы ты понял, узнал что-то важное о моей жизни. О нашей с тобой обычной московской жизни…

         Я родился здесь, в Москве, в 66-м. жил в старых домах на набережной – она тогда называлась набережной Мориса Тереза. Нам, детям, объясняли, что Торез был французский коммунист; но чем он отличался от других коммунистов и чем заслужил право дать имя набережной Москвы, - я уже никогда не узнаю. Вместе с ребятами мы ходили в английскую спецшколу – ближайшую к дому школу №19. Правда, это при  родителях она была ближайшей к дому, а когда я дорос до первого класса, переместилась аж за Москву-реку, к Третьяковке в Лаврушинский переулок. Но дорога туда мне еще больше понравилась – интересно спешить на уроки через репинский скверик, мимо памятника Репину, возле которого девчонка – соседка днем выгуливала черепаху, и дальше, по набережной, в обход реки. Еще интересней оказалось зимой, чтобы сократить путь, нестись в школу прямо по льду замерзшей Москва – реки, вызывая восторг девчонок из класса – а может, и не только!

         Мы с ребятами мнили себя настоящими героями – первопроходцами – до тех пор, пока однажды благополучно не провалились в полынью – лед оказался таким опасным, что даже зимние рыбаки его не жаловали! За что и получили страшнейший нагоняй от родителей – а я еще и от тетки…

         Вот мы и подошли, друг, к самому непонятному и печальному для меня в моем детстве. Непонятное и печальное заключалось в том, что уже в первом классе я знал точно: врет и не краснеют во всяких там рассказах и сказках – о самозабвенной материнской любви. О такой любви – что, дескать, злой сын убил мать, и, вырвав ей сердце, уронил его дрожащей рукой: «И матери сердце, упав на порог, спросило его: «Не ушибся, сынок?» Любви такой нет, и быть не может, и надеяться лучше на себя самого – а на кого больше? Потому как мать меня особенно не любила. Именно ее нелюбовь, о которой в семье не говорили, но которую, я чувствовал кожей, и сделала меня таким беззащитным. И таким изначально во всем виноватым. Это мое самоощущение, не жалея сил, поддерживали как отчим (по понятным причинам), так и почему – то родная тетка Женя, старшая сестра матери. Позже выяснилось, что и у тетки имелась причина, не менее веская: Женя страшно боялась, что мать, уезжая жить к отчиму, оставит меня прописанным в их общей с родителями квартире.

         Квартира была, в силу должности деда в правительстве, весьма солидная, четырехкомнатная, где всем могло найтись место, да и дед с бабкой  поначалу не возражали меня приютить – надо же помочь  обустроиться молодой семье! Вроде и менять школу не следовало…

         Так и прожил я все десять учебных лет в состоянии неустанной круговой обороны. Вспоминать все ухищрения тетки (я прозвал ее Женькой) мне больно. Уже живучи самостоятельно и осмеливаясь навестить  мою любимую бабусю Марусю, я сидел как на иголках, не в силах ни есть, ни пить, боясь неожиданного прихода Женьки с работы. А однажды в нашем студенческом общежитии отключили воду, и я, специально в рабочее время, забежал к бабке помыться. Женька вернулась неожиданно – и, оттолкнув бабку, с каким – то бешеным ревом заколотила в дверь ванной. Дрожащими руками я одевался за этой дверью и отчетливо понимал, что никогда не избавлюсь от застарелого детского страха, и никогда не осмелюсь плюнуть в ее нечеловечески злобное лицо…

         А потом, очень рано, не дожив и до пенсии, умерла моя мать. И на поминках постаревшая Женька, сидя рядом со мной, райской птицей пела отчиму и двум – трем давним подругам, как она «оберегала семейное счастье сестры, сама не нашла достойного мужа, все силы отдала заботе о родителях, племянника воспитала, поставила на ноги. А ей, ей самой подаст ли кто стакан воды под старость?» Подруги слушали и умиленно кивали. Слушал и умиленно кивал отчим. Слушала даже бабуся Маруся – единственный искренне горевавший человек. А я – я спасовал и в тот раз. Не смог поднять тост – за «беспечальные проводы». Беспечальные – у отчима, пришедшего на поминки прямо с новой женой. Беспечальные  - у Женьки, которой не с кем больше делиться заветным куском родительского гнезда…

         На сороковины  остались только мы со старенькой Марусей.

         Так и сложился – сам по себе, или, как малое деревце, пригнутый к земле злобой, - неисправимый мой характер. И в школе, и дальше – в институте – я старался сгладить «неудобства» от своей персоны. Хотел как лучше, а получилось, как всегда. Трудно сближаться с людьми, не зная, о чем говорить с девушками – боялся, что мой мир окажется им неинтересен, а мои искусственные потуги на веселье в компании вызывали только издевки. Не сказать, что стал изгоем – со мной оставались любимые книги, да и друзья, хоть и редкие и необычные. Но с девушками не везло катастрофически – и оттого я казался самому себе скучным, тощим, длинноносым и пучеглазым, как пугало. Я даже институтских «препов» стеснялся – отвечал быстро и сбивчиво, боясь отнять лишнее время. Был даже курьезный случай на лекции по истории. Преп, увидев, что я отвлекся, ехидно задал мне вопрос о женах Ивана Грозного. А я, говоря о церемонии его венчания, использовал тогда редкое слово «брачащиеся». Слово я вычитал в книгах и твердо знал, как оно произносится и пишется. И все-таки растерялся, когда преп заставил писать слово на доске и при всех высмеял мою «безграмотность и словесное неряшество»!И я смолчал. Я даже не нашел момента показать на следующей лекции книгу, принесенную из дома, где автор на нескольких листах черным по белому прописывал спорное слово! Наоборот, мне самым нелепым образом сделалось стыдно общаться с этим препом, как будто не он, а я проявил самоуверенное невежество, и даже на выпускном экзамене я не мог смотреть ему в глаза, и скомкал ответ, и получил презренную тройку по той истории, которую никогда не называл «предметом», а считал – и считаю –вселенской наукой!

         Правда, в моей уступчивости и «самоумалении» крылись и положительные моменты.

Продолжение узнаете, приобретя книгу Литавриной О. "Письмо с того света"